75 лет победы на Халхин-Голе – Российско-Монгольский перелёт

[Andrey Ivanov]

Кстати, нет ли у кого Ан-2, готового полететь? Уже набралось несколько "безлошадных" авиаторов, готовых принять участие в перелёте.

[Andrey Ivanov]

[Andrey Ivanov]

Подготовка к 75-летию победы на Халхин-Голе

[Andrey Ivanov]

Б. Смирнов. "Беспримерный бой"

До начала совещания оставалось всего несколько минут, а в зале заседаний Наркомата обороны все еще стоял гул разговоров. Многие из нас давно не виделись друг с другом, и за это время почти у всех на гимнастерках появились боевые ордена.
Многих из съехавшихся в Москву я знал раньше — одних по совместной службе в авиационных частях, других по событиям в Испании, где пришлось вместе сражаться против фашизма. Обычно при такой встрече разговор забирался в самые дебри авиационной техники и высшего пилотажа. Но на сей раз всех нас волновало другое: что нам скажет нарком обороны?
Шел тревожный 1939 год. На Западе только что кончилась война в Испании, фашистская угроза нависла над всей Европой. На Востоке японские империалисты, заняв Маньчжурию, продвигались в южные и центральные провинции Китая.
Мы ждали наркома обороны и терялись в догадках: почему на совещание вызваны только авиаторы, и к тому же по персональному отбору, из самых разных мест.
Климент Ефремович начал без лишних слов, без свойственных ему в других случаях добродушных шуток:
— Мы собрали вас сегодня, товарищи летчики, в связи с важными событиями. Одиннадцатого мая японо-маньчжурские пограничные части нарушили государственную границу дружественной нам Монгольской Народной Республики...
Все наши предварительные предположения были очень далеки от сказанного. Но достаточно было этих нескольких слов, чтобы понять дальнейший ход совещания. Коротко пояснив общую обстановку в районе озера Буир-Нур, Ворошилов уделил главное внимание действиям авиации противника. 28 мая японские самолеты неожиданно атаковали два аэродрома, расположенные в глубоком тылу, и в течение примерно десяти минут уничтожили часть стоявших там самолетов.
Лишь одна эскадрилья все-таки успела подняться в воздух. Она и вступила в бой с самураями. Ворошилов подчеркнул, что в результате первого воздушного боя только двое из этих летчиков вернулись на свою базу, остальные были сбиты. А японские летчики в этом бою, наоборот, не потеряли ни одного своего самолета.
Почувствовав себя хозяевами монгольского неба, самураи стали беспрепятственно расстреливать мирных скотоводов.
Ворошилов уточнил еще некоторые подробности и закончил обращением к нам:
— Вот, дорогие товарищи, потому-то мы и вызвали вас, уже имеющих опыт боев в Испании и Китае. Уверен, что вместе с другими летчиками вы сумеете добиться коренного перелома в воздушной обстановке в Монголии.
И вот держим курс на восток. Наш маршрут: Москва — Свердловск — Омск — Красноярск — Иркутск — Чита — аэродром назначения...
* * *

Аэродром совсем недалеко от города. Нас встретили монгольские и советские авиаторы, летчики и техники. Сюда же прибыли и представители из столицы Монгольской Народной Республики Улан-Батора. Вокруг Ивана Лакеева — сразу целая толкучка! Герой Советского Союза Николай Герасимов растянул мехи своего баяна, того самого, который уже вымотал из нас душу в пути от Москвы до Забайкалья. Повсюду чувствуется праздничное настроение.
Каждому из нашей московской группы хотелось познакомиться с монгольскими товарищами. Мне повезло. Здороваюсь с монголом, и сразу оказывается, что он хорошо говорит по-русски. Спрашиваю о размерах аэродрома.
Монгол ответил не сразу, некоторое время что-то соображал, затем, указав на юг, произнес:
— Туда километров триста, а в эту сторону еще больше! А там, за горизонтом, начинаются сопки.
Заметив, что я недоверчиво оглядываюсь кругом, монгол рассмеялся:
— Да, да, товарищ! Здесь вы можете где угодно взлетать и где хотите приземляться.
— Вы летчик? — спросил я.
— К сожалению, нет. Хотел, но не позволило здоровье, пришлось ограничиться специальностью техника.
— А русский где изучали?
— В Советском Союзе, в авиационном училище, — ответил техник.
Сомнений не могло быть — мой собеседник, конечно, хорошо знал свою Монголию. Однако в моем сознании как-то не укладывалась эта фантастическая возможность производить взлеты и посадки в любом месте за пределами аэродрома!
Мне хотелось задать еще несколько вопросов, но монгол прервал меня:
— Смотрите!
К аэродрому приближалось на большой скорости несколько легковых машин.
Приехавший побеседовать с советскими летчиками маршал Чойбалсан говорил с нами очень просто и откровенно, не скрывая трудностей. Глубоко озабоченный судьбой своего народа, он делился с нами своими мыслями и предположениями.
По мнению маршала, инцидент на монгольско-маньчжурской границе был не просто провокацией местного значения. Японские милитаристы хотели положить этими действиями начало захвату не только Монголии, но и некоторых районов Сибири.
В конце беседы мы попросили товарища Чойбалсана заезжать и в будущем к нам, на наши фронтовые аэродромы. Он улыбнулся и ответил:
— В бою будем всегда вместе.
* * *

Почти весь июнь в пограничной полосе прошел относительно спокойно, лишь отдельные вылазки японцев заставляли монголо-советские войска держать оружие наготове.
Тем временем японские авиаторы, видимо, убедили свое высокое начальство в том, что они сумеют взять верх над сосредоточившейся в Монголии советской авиацией. У японских летчиков был козырь: их первые майские безнаказанные налеты на монгольские аэродромы. Да и численность японцев сильно возросла: ко второй половине июня они уже сосредоточили на своих аэродромах вблизи границы около трехсот самолетов.
23 июня на японских авиабазах началась спешная подготовка. Особое оживление царило на аэродроме Дархан-Ула. В центре внимания была базировавшаяся на этой точке эскадрилья истребителей. Именно она в мае уничтожила на монгольских аэродромах несколько наших самолетов, а в первом воздушном бою сбила еще восемь, не потеряв ни одного своего. Прибывшее на Дархан-Улу японское авиационное начальство, собрав летчиков, заявило, что им самой судьбой предназначено теперь разгромить в Монголии советскую авиацию и проложить этим для японской империи путь к сибирским русским землям. Один из летчиков этой эскадрильи, оказавшись на следующий день в плену, рассказал все это в штабе монголо-советских войск.
Я не коснулся бы этого мелкого звена в цепи общих событий, но сам факт, что этот японский ас выбросился с парашютом из подбитого самолета на чужой территории, говорил о том, что «дети солнца» хотят жить на земле.
Этот день начался, как и все предыдущие. За час до рассвета дежурный по лагерю разбудил нас не по тревоге, а, приоткрыв полог юрты, тихо произнес:
— Товарищи, пора...
Спать мы научились по-фронтовому — чутко, и вовсе не обязательно было кричать, чтобы разбудить людей. На подъем полагалось десять минут, но этого было достаточно: туалетом заниматься почти не приходилось, даже ополоснуться водой не всегда удавалось, ее нужно было экономить — до самой реки ни одного колодца. Воду привозили в автоцистернах раз в неделю. Мы узнавали об этом, когда в столовой вдруг начинался аврал по сбору пустой тары.
Солнце еще не успело перекатить через гряду Большого Хингана, а авиатехники уже доложили о готовности самолетов. В полдень ртутный столбик поднялся к сорока градусам. Сделали перерыв в полетах. Всех потянуло к телеге с бочкой воды, и тут возник спор, стоит ли продолжать тренировку. Большинство считало, что теперь все летчики подготовлены хорошо, только один Николай Викторов настаивал на своем:
— Лучше летать, чем здесь, на земле, сало топить...
Но в это время запищал зуммер.
— «Ленинград» слушает, — лениво ответил в трубку Викторов, но вдруг сосредоточился и, прикрыв ладонью ухо, несколько раз повторил: — Есть!
А потом его точно выбросило из-под телеги:
— Давай ракету, наших бьют!
Самолеты разом устремились на взлет, и летчики уже в воздухе быстро разобрались по своим местам в строю.
Отрадно было смотреть, как отлично справилась со взлетом по тревоге наша молодежь, которую мы только что тренировали.
Вперед вышел Николай Викторов, показывая направление полета. Я взглянул на карту и компас. Мы летели курсом на озеро Буир-Нур.
Перед встречей с противником, казалось бы, все мысли должны быть сосредоточены на будущем, на том, что вот-вот придется собрать нервы в комок и встретиться с глазу на глаз со смертью, которая обязательно будет рядом и которая обязательно кого-то настигнет. Но странное дело! Мне, наоборот, вдруг вспомнилось прошлое — Испания, Мадрид и тот первый бой, который так и остался в памяти весь до мельчайших подробностей, как никакой другой после него. Я смотрел на голубое небо, туда, где горизонт сливался с контурами еле видимых гор, и мне казалось, что это не отроги Большого Хингана, а Сьерра-де-Гвадаррама и что со мною рядом летят мои боевые испанские товарищи. Давно ли все это было? Всего год назад...
Летим уже восемь минут, внимательно наблюдая за передней полусферой пространства. Немного в стороне от озера Буир-Нур замечаем в воздухе перемещающиеся точки, с каждой минутой они увеличиваются. Над пунктом Монголрыба творилось что-то невероятное: не меньше сотни самолетов сплелись в один клубок, опоясанный пулеметными трассами. Было трудно понять в этой тесноте, на чьей стороне перевес.
Наши авиационные подразделения, располагавшиеся на ближайших к границе аэродромах, сражались уже минут пятнадцать. Их боевым ядром были летчики из нашей московской группы.
Японцы все наращивали силы. В воздухе становилось все больше и больше самолетов. Я подал команду «приготовиться к бою». Коробков, Николаев, Герасимов разомкнули свои звенья, и в тот же миг рядом с нами появились самолеты противника.
Японцы охотно принимали бой на ближних дистанциях; их это устраивало. Мы заметили, что японские самолеты обладали хорошей маневренностью, а летчики — отличной техникой пилотирования. Были моменты, когда плотность боя становилась предельно возможной. В такие минуты возникала двойная опасность: атаки производились почти в упор, и не исключалась вероятность случайных столкновении в воздухе. Я заметил, как один из японцев, метнувшись в сторону от моей атаки, чуть было не врезался в другую машину. В самой гуще боя чей-то летчик беспомощно повис на лямках под куполом парашюта; потом вслед за ним еще трое. Сбитые самолеты на некоторое время замедляли темп воздушного боя. Они падали, разваливаясь на куски, волоча за собой траурные шлейфы дыма, заставляя на своем последнем пути расступаться всех остальных.
Во время атаки я несколько раз взглянул на землю. Там, далеко внизу, кострами догорали обломки самолетов. Казалось, этому воздушному побоищу не будет конца, но вот наступил момент, когда и у тех и у других стали кончаться и горючее и боеприпасы, и армада дерущихся самолетов начала таять на глазах. В воздухе остались только мелкие группы и одиночки, успевшие вновь заправиться горючим на своих базах и вернуться к полю боя.
На свою базу мы возвращались все вместе, в компактном строю. Даже молодые, впервые обстрелянные летчики не потеряли ведущих.
Один только Николай Викторов летел в стороне от группы, не отвечая на сигналы. Надо было узнать, в чем дело. Из-за отсутствия радиооборудования общаться между собой в полете приходилось наподобие глухонемых, с помощью жестов, и, разумеется, это было возможно только на близком расстоянии. Пришлось мне самому подстроиться к Викторову.
С первого же взгляда на его самолет все стало ясно. На правом крыле зияла сквозная дыра внушительных размеров, а по фюзеляжу прошлась пулеметная очередь. Николай не проявлял ни малейшего беспокойства, но летел осторожно, избегая лишних разворотов, и, видимо, был готов в любую минуту к вынужденной посадке.
А тут еще неожиданность: Николай Герасимов вдруг резко развернулся обратно, приказав своим ведомым следовать прежним курсом. Я оглянулся. Сзади и выше нас, километрах в двух вслед за нами летел японский истребитель. Заметив отделившегося от строя Герасимова, японец мгновенно изменил курс и повернул обратно, к себе. Преследовать его было бессмысленно — не догнать! Японское командование действовало хитро и даже нахально. Этот «хвост» наверняка не участвовал в бою, а имел специальное задание — увязаться за одной из наших групп и проследить место ее базирования.
До аэродрома дотянули на последних каплях горючего, некоторые самолеты даже не дорулили до стоянок. Викторов приземлился первым, и через несколько минут мы уже осматривали его самолет, подсчитывая пробоины.
Николай безмятежно лежал под крылом машины, доедая соленый огурец, припрятанный на всякий случай еще со вчерашнего ужина, и не обращал на нас ни малейшего внимания.
На вопрос, как это случилось, Викторов ответил:
— Приходите на экскурсию часиком позже, а сейчас мне будет некогда — технику надо помочь!
С утра на аэродром обещали привезти воду. Но когда мы вылетали, ее еще не было. Как только самолеты разрулили по стоянкам, летчики бросились на штурм водовозной бочки.
Там шел стихийный разбор только что проведенного воздушного боя.
Вечером этого же дня все летчики-истребители из московской группы, принимавшие участие в воздушном бою, встретились в штабе авиации. Комкор Смушкевич вызвал нас, чтобы дать дальнейшие указания, относящиеся к боевой работе, и обменяться мнениями о первом крупном воздушном бое. Смушкевич хотел послушать каждого из нас, но на всех не хватило времени, пришлось ограничиться пятью или шестью выступлениями. Однако и они позволяли сделать правильные выводы.
Общее мнение сводилось к тому, что предстоящие бои будут еще более ожесточенными. Легкой победы ожидать нельзя. Вдобавок и по разведданным известно, что переброшенные сюда японские авиационные соединения подобраны специально. Воздушный бой только подтвердил это. Штаб Квантунской армии позаботился о том, чтобы группа войск генерала Камацубары была укомплектована лучшей авиационной техникой и летным составом, уже имевшим боевой опыт в операциях по захвату Китая.
Мои прежние предположения, что воздушные бои в Монголии будут примерно такие же, как и в Испании, рассеялись в прах. Оказалось, что здесь все по-другому: другие условия и другой противник. Японские летчики пилотировали значительно техничнее итальянских и гораздо напористее немцев. Это стало ясно сразу. О тактике судить было пока трудно. Нашу первую встречу с противником, пожалуй, можно было сравнить с кулачным боем на русской масленице, когда сходились стенка на стенку целыми околицами.
После совещания никто не торопился уезжать на свои аэродромы. Многие не видались друг с другом с тех пор, как разбрелись по Монголии. Хотелось поговорить по душам. На совещании у начальства иногда всего не скажешь, а в кругу друзей все можно. В этот вечер не обошлось и без серьезного упрека по адресу одного из опытных летчиков нашей группы, который без особых причин раньше всех вышел из боя. Такой поступок расценивался у нас как подлость. Комкор Смушкевич об этом случае так и не узнал, но виновник понял, что ожидает его, если подобное повторится.
Ко мне подошли Григорий Кравченко и Виктор Рахов. С обоими я был знаком еще с 1933 года по совместной службе в Московском военном округе. После возвращения из Испании мне часто приходилось летать с Раховым в составе краснокрылой пилотажной пятерки, которая была создана Анатолием Серовым и демонстрировала групповой высший пилотаж в дни авиационных праздников в Тушине и на парадах над Красной площадью в Москве...
Над городом уже давно была ночь, а мы все никак не могли разойтись. Рахов уже давно перевел разговор на мирные темы, расспрашивал у недавно прилетевших из Советского Союза товарищей, как там, на Родине, какие новые картины идут в московских кинотеатрах.
Да, Москва... Далеко она от нас. Наши близкие и родные еще не получили писем, да и вряд ли кто напишет о том, что произошло сегодня. Пройдет еще много дней, пока они там узнают о погибших в сегодняшнем бою.
Шоферы торопят, сигналят. Пора ехать. Полуторки двинулись в разные стороны. С каждым днем, прожитым в Монголии, мы убеждались в том, что пустыня не так уж мертва, как это представлялось нам прежде. Лучи фар то тут, то там выхватывали из темноты ее ночных обитателей. Вот в освещенной полосе появился силуэт огромного орла-стервятника. Пернатый великан сидел, словно каменное изваяние, и, только подпустив машину почти вплотную, взмахнул черными крыльями. Иногда в темноте вдруг, как фонарики, вспыхивали зеленые огоньки — это светились глаза дикой кошки, похожей на рысь, но только немного поменьше и с кривыми, короткими лапами.
В столовой нас поджидали летчики соседней эскадрильи, которой командовал капитан Жердев. Стол на этот раз выглядел по-праздничному. Откуда-то нашлось несколько бутылок портвейна, дымилась приправленная зеленью жареная баранина. Появился даже электрический свет от движка. Комиссар жердевской эскадрильи Александр Матвеев провозгласил тост за дальнейшие успехи и за боевую дружбу.
Только утром на следующий день стал известен результат воздушного боя. Со стороны монголо-советских войск в нем участвовало девяносто пять самолетов-истребителей. Японцы ввели в бой сто двадцать машин. А такого количества сбитых за один бой машин история воздушных сражений еще не знала — сорок три самолета. Из них двенадцать наших, остальные японские.

[Andrey Ivanov]

М. Новиков.
Первые ракетоносцы

i16rs82.jpg (34.17 КБ) 8400 просмотров

С рассвета 20 августа 1939 года далекий гул авиационной и артиллерийской подготовки приглушенно доходил до одного из полевых аэродромов, где ожидала приказа на вылет особая группа истребителей под командованием летчика-испытателя капитана Николая Ивановича Звонарева. Это были не обычные тупоносые И-16 — «ишачки», как любовно называли их летчики. Под крыльями каждого истребителя виднелись восемь серебристых, похожих на хищных щук боевых ракет. Таких самолетов-ракетоносцев тогда не имела ни одна авиация в мире!
Почтя три часа грохотали орудия, рвались авиационные бомбы, дрожала земля... В девять утра гул артиллерийских разрывов несколько притих.
«Перенесли огонь в глубину, — догадался Звонарев. — Сейчас наши танки и пехота пойдут в атаку!».
А команды на вылет все нет... Над аэродромом в белесом мареве время от времени пролетают советские самолеты, идущие бомбить врага.
Только около 17 часов, когда советские танки и пехота совместно с конницей Монгольской Народно-революционной армии далеко продвинулись вперед, охватывая с флангов вражескую группировку, над аэродромом взвилась сигнальная ракета.
Нарастающим грохотом обвала обрушился на аэродром гул мощных авиационных моторов. От ветра, поднятого винтами, пошли волны по начавшей желтеть траве. Один за другим стремительно взлетели пять истребителей. Убирая шасси, они быстро набирали высоту.
Когда стрелка высотомера замерла около отметки в две тысячи метров, Звонарев огляделся по сторонам. Оправа летел старший лейтенант Семен Пименов, чуть дальше старательно выдерживал дистанцию и интервал лейтенант Владимир Федосов, слева вели свои машины лейтенанты Иван Михайленко и Тимофей Ткаченко.
Внизу под крыльями проплыла темная змейка Халхин-Гола, дальше виднелись изрытые и дымящиеся после авиационной и артиллерийской подготовки песчаные барханы восточного берега реки. Справа серебряными блюдцами сверкнули озера Узур-Нур и Яньху. Вдруг эскадрилья серебристых «чаек», прикрывающая сверху особую группу, стремительно рванулась вперед.
«Видимо, заметили японцев!» — насторожился Звонарев. Через несколько секунд он увидел на востоке маленькие темные точки. Они летели несколькими группами на высоте трех-четырех тысяч метров. Их было около четырех десятков, не меньше. Японцы!
Звонарев стал набирать высоту и прильнул к прицелу. На черное перекрестье медленно наплывал серебристый моноплан со стойками неубирающихся шасси.
«До противника около двух километров!» — прикинул Звонарев и нажал кнопку пускового устройства. Темные трассы ракет с пяти истребителей прочертили небо. Мимоходом бросив взгляд на циферблат часов, Звонарев отметил время первого боевого ракетного залпа: 17 часов 20 минут!
Стараясь занять удобную позицию для повторного ракетного удара, капитан со своей группой нырнул в облака и разрывов своих ракет не заметил. Когда в лицо снова ударили солнечные лучи, Звонарев увидал, как японские самолеты круто развернулись и, не приняв боя, стали уходить на юго-восток, в сторону Маньчжурии.
Через час после посадки на аэродром позвонил старый сослуживец и товарищ, командир 22-го истребительного полка.
— Поздравляю, Николай, с первым успехом! Земля показала два сбитых японских истребителя. Записали тебе. Больше никто не стрелял!
— Впервые в истории авиации ракетное оружие принесло успех в воздушном бою, — говорил вечером 20 августа капитан Звонарев, выступая перед летчиками и техническим составом особой истребительной группы.
Николай Звонарев с 1935 года занимался испытаниями боевых ракет. Много творческого труда было вложено в разработку этого нового вида авиационного вооружения. Еще ранней весной 1920 года в холодной и голодной Москве два энтузиаста — Н. И. Тихомиров и В. А. Артемьев начали проводить первые опыты с боевыми ракетами. Вскоре стало ясно, что применяемый дымный порох не может обеспечить стабильного полета. Новый, бездымный порох, получивший название пироксилинотротилового, был получен с помощью специалистов-химиков С. А. Серикова и О. Г. Филиппова. Первая советская ракета с толстостенными шашками из пироксилинотротилового пороха была запущена 3 марта 1928 года. В начале 30-х годов к работе над ракетным оружием подключились талантливые военные инженеры Г. Э. Лангемак и Б. С. Петропавловский.
Прежде всего новое оружие решено было использовать в авиации. Самолеты нуждались в усилении вооружения, а пушки того времени практически нельзя было использовать из-за их тяжести и большой отдачи. Уже в 1931 году летчик-испытатель С. И. Мухин успешно произвел первые боевые стрельбы ракетами с самолета. Затем летчик В. К. Коккинаки стрелял ракетами с биплана Р-5. В 1937 году после широких и всесторонних испытаний 82-миллиметровые реактивные снаряды были приняты на вооружение истребителей. Годом позже были приняты на вооружение штурмовиков и бомбардировщиков более мощные 132-миллиметровые снаряды.
Весной 1939 года для ознакомления с новым авиационным оружием несколько десятков лучших летчиков-истребителей советских ВВС были собраны на одном из полигонов под Москвой. Первые стрельбы ракетами провел там начальник сборов Звонарев.
Когда японские агрессоры спровоцировали военные действия на границах Монгольской Народной Республики в районе реки Халхин-Гол, решено было послать туда несколько истребителей И-16, вооруженных, кроме пулеметов, еще и 82-миллиметровыми реактивными снарядами — по восемь на каждой машине. Командование этой особой группой и было доверено Звонареву. Двадцатисемилетний капитан уже около восьми лет летал на самолетах самых различных типов — от допотопного учебного биплана «Авро» до новейшего для того времени истребителя «Чайка». Сын царицынского котельщика, двадцатилетним юношей он окончил Одесскую школу военных летчиков. После двух лет службы в строевых частях способный и трудолюбивый летчик был направлен в эскадрилью особого назначения, где проводились испытания новых видов авиационного вооружения. Здесь-то и пришлось Николаю Ивановичу впервые встретиться с боевыми ракетами.
Звонарев лично и очень тщательно выбирал летчиков для особой группы. Самым старшим по возрасту среди них был Семен Пименов, одногодок своего командира, сын крестьянина-бедняка из Подмосковья. В авиационное училище он ушел после двух лет работы на одном из московских заводов. В его аттестации отмечалось: «Летает с 1933 года. Летает уверенно, любит летное дело. Дисциплинирован». На два года моложе был Иван Михайленко — крестьянский сын с Киевщины. Окончив три курса рабфака, он добровольно ушел в школу военных летчиков. За два года он стал командиром истребительного звена. Украинцем был и двадцатидвухлетний Тимофей Ткаченко. Несмотря на молодость, он стал отличным истребителем, отличавшимся исключительной меткостью при стрельбе в воздухе. Владимиру Федосову двадцать один год исполнился в поезде, по дороге на Дальний Восток. Глядя на его совсем юное лицо, трудно было поверить, что это опытный летчик-истребитель, с редким по остроте зрением и отличнейшей реакцией.
На второй день нашего наступления — 21 августа, противник ударами с воздуха неоднократно пытался приостановить продвижение советско-монгольских войск. Для отражения атак японских бомбардировщиков с раннего утра была поднята группа истребителей-ракетоносцев. Как всегда, их прикрывали обычные истребители И-16 и «Чайки».
Когда под крылом самолета Звонарева проплыли изрытые окопами склоны высоты Хамар-Даба, капитан увидел, как около сверкающей в лучах солнца ленты Халхин-Гола поднимаются темные фонтаны высоких разрывов.
«Японцы пытаются бомбить наши переправы через реку!» — понял Звонарев, и стремительно повел свои истребители на перехват вражеских самолетов. Следом повернули и истребители прикрытия.
Заметив большую группу советских самолетов, японские бомбардировщики развернулись и стали уходить на маньчжурскую территорию. Звонарев сдвинул сектор газа вперед до предела. Японские самолеты стали медленно увеличиваться в размерах. Вот уже ясно различимы их двойные кили. Звонарев, глядя в прицел, шептал про себя: «Осталось 2000, 1800, 1600, 1400, 1200. Пора!» Нажата кнопка запуска ракет. Дымные трассы потянулись и от летевших рядом истребителей. Темные бутоны разрывов медленно распустились среди строя двухмоторных японских бомбардировщиков. Два из них, оставляя дымный шлейф, стали падать на землю. Радостными и взволнованными возвращались летчики на свой аэродром. Передышка на земле была короткой. Через два часа последовал короткий приказ: «В воздух!»
На этот раз встреча с вражескими самолетами произошла в районе озера Яньху. В короткой ожесточенной схватке с японскими истребителями И-97 пятерка капитана Звонарева сбила один из них ракетами.
Группа первых советских истребителей-ракетоносцев участвовала во многих воздушных боях над рекой Халхин-Гол. Последний бой был 15 сентября.
Перед отлетом из Монгольской Народной Республики капитан Звонарев получил документ, в котором удостоверялось: «За период военных действий в МНР группой летчиков под командованием капитана Звонарева сбито самолетов противника: истребителей И-97–10, бомбардировщиков — 2, легкий бомбардировщик — 1. Итого 13 самолетов».
Звонарев аккуратно сложил бумажку и спрятал ее в карман. А ведь это был исторический документ — он удостоверял, что ракетное оружие авиации впервые было создано и успешно применено в боях советскими людьми!
Тринадцать сбитых вражеских самолетов! По масштабам воздушных боев на Халхин-Голе это сравнительно немного. Ведь там было уничтожено 660 японских истребителей, разведчиков и бомбардировщиков. Однако это был первый успех нового реактивного оружия.
Японское авиационное командование, как свидетельствуют архивные документы и опубликованные спустя много лет после событий исследования, так и не догадалось о новом оружии, примененном советскими самолетами. Тайна была сохранена!
За успешное испытание реактивных снарядов в воздушных боях над Халхин-Голом Звонарев был награжден орденом Красного Знамени и орденом Сухэ-Батора, ему досрочно присвоили звание майора. Боевых наград были удостоены все летчики особой группы.
В годы Великой Отечественной войны Звонарев не раз встречался в воздушных боях с «мессершмиттами», сбил несколько гитлеровских самолетов, сам сажал «на брюхо» свой подбитый «МиГ»... Потом вместе с группой летчиков-испытателей был отозван с фронта для испытаний новых самолетов. Уволившись из армии, много лет работал мастером на Липецком металлургическом заводе. Заместитель командира истребительного полка Семен Пименов погиб в сентябре 1942 года под Воронежем. Капитан Иван Михайленко был сбит в воздушном бою в августе 1943 года. Погибли также Володя Федосов и Тимофей Ткаченко. Реактивные снаряды были использованы советской авиацией уже в первые часы Великой Отечественной войны. 24 июня летчик-истребитель Б. Ф. Сафонов (впоследствии дважды Герой Советского Союза) под Мурманском на истребителе И-16 сбил ракетами немецко-фашистский бомбардировщик «Хейнкель-111» — это был первый самолет, уничтоженный авиаторами Северного флота. Интересно отметить, что, судя по сообщениям зарубежной печати, в США и Англии ракеты стали применяться в авиации только с 1942 года, а в Германии еще годом позже.
* * *

Авиационные реактивные снаряды и приспособления для их запуска, впервые с успехом примененные в воздушных боях на Халхин-Голе, в дальнейшем явились основой для создания наземных пусковых установок, которые под именем «катюш», или гвардейских реактивных минометов, нагоняли ужас на немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны. Именно наши авиационные реактивные снаряды, испытанные в боевых условиях в небе Монгольской Народной Республики, заложили основу самого грозного оружия современности — ракетного!

[Buddu]

Кстати, нет ли у кого Ан-2, готового полететь? Уже набралось несколько "безлошадных" авиаторов, готовых принять участие в перелёте.

насколько "несколько"?

[Andrey Ivanov]

насколько "несколько"?

5 человек

Серёга, а что у тебя? Ты летишь, как собирался?

[Andrey Ivanov]

Ворожейкин А.В. "Сильнее смерти"

iD5JQ9HEe14.jpg (39.04 КБ) 8255 просмотров

Разрыв снарядов — приказ!

Наша эскадрилья базировалась недалеко от Москвы. В майское воскресенье мы были подняты по тревоге и срочно уехали на вокзал. Поезд уже ждал. Думали, он повезет нас на запад: фашистская Германия начала захватническое шествие по Западной Европе.
Однако мчались на восток. Все считали — в Китай. Там наши летчики-добровольцы помогали китайскому народу воевать с японскими оккупантами. Но проехали ту станцию, с которой сворачивали поезда, следующие к китайской границе.
На седьмые сутки остановились в Забайкалье. Станция Разъезд. Сопки. Между сопками аэродром с восемнадцатью новенькими истребителями, еще пахнущими заводской краской.
— На облет машин вам дается три дня, — сказал начальник гарнизона. — А потом... потом видно будет. Может, полетите воевать.
Воевать?!
Мы все были воспитаны на героях гражданской войны. Смелость в нас била ключом. И конечно, мы рвались туда, где требовалось с оружием в руках защищать интересы Родины.
Любимые наши герои — Чапаев и Павка Корчагин. И смелость в наших глазах скакала на лихом коне с блестящей шашкой и криком "ура". Мы считали, что все дела на войне — только героические. Никто из нас не представлял, как тяжелы и изнурительны фронтовые будни. Ни один человек даже и не подумал, а готов ли он умело воевать?
Аэродром. С юга веяло горячим дыханием степей и пустынь, потеснивших сибирские леса на север. До нас здесь базировался 22-й истребительный полк. Он недавно по тревоге улетел в Монголию. О его судьбе пока никаких известий.
Лето стояло жаркое и сухое. Ясная погода держалась устойчиво. Летчики, истосковавшиеся за время пути по полетам, с горделивой радостью уходили в небо. В наших руках были новые самолеты "И-16" с мощным мотором и вооружением. Два пулемета и две двадцатимиллиметровые пушки — сила, какой еще не знал мир. А толстая броневая плита сзади летчика свидетельствовала, что истребитель предназначен не для мирных учебных полетов. Никто из летчиков до этого таких плит не видел. Она защитит от пуль сзади, спереди — широкий лоб самолета.
С утра и до вечера мы летали. Кажется, никогда еще так глубоко не сознавалась цена минуты, проведенной в воздухе. Никогда прежде так не обострялась тревога за страну, за спокойную жизнь своего народа, как здесь, на стыке трех границ. Это повышало нашу организованность. Чем разумнее мы используем каждый тренировочный полет, тем крепче будут профессиональные мускулы и зорче глаз.
В такой напряженной работе проходит день, проходит другой, третий... Наконец получили приказ — перелететь в Монгольскую Народную Республику.
14 июня 1939 года.
Граница.
Расставание с Родиной.
Человек не может равнодушно покидать свою страну, хотя бы и на время.
Новые чувства, ранее не испытанные, охватили нас. Как знать, может быть, кому-то уже больше никогда не придется увидеть родную землю, любимых, друзей, оставшихся в России.
Глаза, которым надо следить за приборами, не могут оторваться от земли. Голые, пустынные сопки советского Забайкалья по-новому близки и дороги. Вот ушла под крыло станция. Оловянная, промелькнул извилистой лентой Онон, блеснула речка Борзя. Наконец, окруженный со всех сторон желтеющими солончаками, под самолетом проплыл пограничный пункт Соловьевск — последняя точка советской земли.
Граница!
Ее следа нет ни на земле, ни в воздухе. Она нанесена только на карту. Но чувствуешь ее всем своим существом. Невольно оборачиваешься, бросая последний взгляд на родную землю и как бы безмолвно клянешься быть ей верным до конца своей жизни.
Монголия.
Полуденное, очень яркое солнце слепит глаза. Загораживаясь от него рукой, поглядываем на равнинные дали. Нигде ни домика, ни юрты, ни деревца — все голо, пустынно. Только на горизонте колеблется золотистое марево да изредка попадаются верблюжьи тропы. Кажется, солончаки, сговорившись с палящим солнцем, погубили все живое.
Впереди на желто-сером фоне — темная нить. Что такое? Карта дает ответ: вал Чингисхана, поросший травой. Это история, словно наглядное свидетельство того, что ни одно государство, как бы оно сильно и могущественно ни было, не может долго существовать, если оно основано на порабощении других народов.
За валом Чингисхана начинается зеленая степь. Изредка попадаются отары овец, дикие козы и стаи дроф.
Вскоре показываются строения и юрты городка Баин-Тумен. Здесь мы заправились горючим и полетели дальше.
Вот и пункт назначения — полевой аэродром. Необозримая равнина, покрытая цветущим разнотравьем. Десятка три истребителей "И-16", замаскированных сетями и травой. Несколько автомашин. Белеет юрта и две палатки. Посадочное "Т" завершает картину степного аэродрома. От него в тридцати километрах на запад — озеро Буир-Нур, в сорока на восток — река Халхин-Гол. За ней граница с Маньчжурией.
* * *

После посадки летчиков собрал командир 22-го истребительного полка майор Николай Георгиевич Глазыкин. Он только что проводил группу самолетов в сторону Халхин-Гола и, махнув туда рукой, пояснил:
— Улетели на фронт. Там появились японские истребители. До этой минуты нам никто официально о боях в Монголии не говорил. Об этом мы знали только по слухам. Все насторожились. Некоторые с опаской взглянули в ту сторону, откуда мог нагрянуть враг. А наши самолеты еще не заправлены бензином.
Майор, видимо, понял наше состояние и, улыбнувшись, каким-то домашне-спокойным голосом предложил:
— Садитесь, побеседуем,
Трава высокая, в разгаре цветения. Остро чувствуется запах полыни и дикого чеснока. Предзакатное солнце позолотило край неба. Все кругом, устав от дневного зноя, затихло.
— Не волнуйтесь, — продолжал Глазыкин, как бы ощупывая каждого из нас светлыми спокойными глазами. — Сегодня самураи в "гости" к нам не явятся, поздно. А за ночь все ваши машины будут подготовлены к бою. С рассветом перелетите на другую точку. Полк с завтрашнего дня будет базироваться поэскадрильно.
После короткого знакомства с нами командир рассказал о сложившейся обстановке на монгольско-маньчжурской границе.
Империалистическая Япония давно и последовательно осуществляет планы большой войны против Советского Союза. Она оккупировала Маньчжурию и продолжает захват китайских земель. На очереди стала Монголия как самый удобный плацдарм для нападения на советское Забайкалье с последующим завоеванием Сибири и Дальнего Востока.
В 1935 — 1936 годах японские империалисты организовали ряд вооруженных провокаций против Монгольской Народной Республики. Советский Союз пришел ей на помощь и заключил договор о взаимопомощи. Понимая, что теперь за Монголию заступится Красная Армия, японское командование тщательно готовилось к новому нападению. Район боевых действий для быстрого сосредоточения своих войск избрало очень удобный. Вплотную сюда подходили две японские железные дороги. У нас же ближайшая железнодорожная станция Борзя в 750 километрах.
С начала 1939 года японские войска неоднократно нарушали границу Монгольской Народной Республики. В мае их активность усилилась.
Советское командование, выполняя союзнические обязательства, отдало распоряжение: послать подкрепление к району конфликта. Первым на помощь прилетел 22-й полк. Ребята все молодые, необстрелянные, с нетерпением рвались проучить японских провокаторов.
И вот 27 мая первый воздушный бой. Шестерка наших истребителей в засаде вблизи границы. День летчики ждут, когда появятся японцы, два, три... А противника нет. Все беспокоятся, нервничают: не проглядеть бы. И наконец наблюдатели тревожно кричат: "Летят!"
Девять японских истребителей подходили к аэродрому засады. Наши летчики сразу запустили моторы и пошли в воздух. Однако взлететь успели только трое, а три самолета были сожжены на взлете. Из взлетевших тоже никто не смог сесть на свой аэродром. Двое заблудились и сели в степи. Третий летчик погиб в бою.
На другой день японцы отрядом около трех тысяч человек перешли в наступление. Начали бомбить советские войска и монгольских пограничников. Двадцать истребителей 22-го полка немедленно поднялись на перехват вражеских бомбардировщиков.
Первая десятка так рвалась в бой, чтобы отомстить за погибших товарищей, что не стала дожидаться второй группы, а сразу помчалась к фронту. Но не так-то легко было перехватить японских бомбардировщиков. Путь нашей десятке перерезали 18 японских истребителей.
Все наши смело вступили в бой. Ни один летчик не дрогнул, все дрались храбро, никто не вышел из боя. Каждый предпочел смерть, но хвост самураям не показал. Никто на аэродром не вернулся: восемь летчиков погибли, двое подбитыми приземлились в степи. Нашими было сбито только три японских самолета.
Хотя эти неудачные бои в монгольском небе произошли и далеко от Москвы, но Москва в тот же день узнала о них и прислала телеграмму. В ней особое, какое-то отеческое обращение к летчикам. Дорогие друзья, поймите, что в век техники, моторов и авиации, одной смелостью и ненавистью к врагу нельзя воевать успешно. Нужно умение и боевой опыт. Боевого опыта у вас нет, да и умения еще не хватает. Учитесь воевать. На помощь к вам вылетают боевые летчики-инструкторы.
Вскоре в Монголию прибыла большая группа летчиков — участников боев в Испании и Китае. Среди них Герои Советского Союза: Сергей Грицевец, Григорий Кравченко, Николай Герасимов, Иван Лакеев, Борис Смирнов... Они стали нашими боевыми наставниками.
Майские бои на земле с нашей стороны были успешными. Японский отряд, потеряв на поле боя более 400 убитых, отошел за государственную границу.
С той поры противник особой активности не проявлял. Наша сторона никаких поводов для обострения обстановки, разумеется, не создавала. Войска близко к границе не подтягивались. Однако противник готовился к новым боям, что было заметно по сосредоточению вблизи границы японской авиации и полетам разведчиков над Монголией.
В этот же вечер в эскадрилье состоялось открытое партийное собрание. Вопрос на повестке дня один: задачи личного состава в новых условиях. Как военному комиссару эскадрильи доклад было поручено сделать мне.
* * *

На фронте стояло затишье. Мы с утра и до вечера летали на учебные бои и на групповую слетанность. Наши учителя — боевые инструкторы. В перерывах между полетами затаив дыхание слушали их рассказы о воздушных схватках против японских захватчиков в Китае и с фашистами в Испании,
...В этот день к нам на аэродром прилетел Герой Советского Союза майор Сергей Иванович Грицевец. Высокий, худощавый, с энергичным лицом. На этот раз он о тактике с нами говорил мало, куда-то торопился. Перед отлетом предупредил:
— Будьте начеку. Есть данные, что японцы вот-вот начнут новую провокацию. Для лучшего управления истребителями с земли, — продолжал Грицевец, — в районе горы Хамар-Даба из белого полотна будет выложена стрела, показывающая направление полета. Кроме того, в сторону японских самолетов будет бить наша артиллерия. Разрывы снарядов — цветные. Они тоже будут показывать, где находится противник. Эти сигналы — приказ на уничтожение вражеских самолетов. В случае воздушного боя границу не перелетать. Сбивать самураев надо до границы.
Когда я подошел к своему истребителю, техник Васильев, только что устранивший неисправность на нем, попросил меня облетать машину. Смотрю на небо. Солнце садится, но до наступления темноты еще можно успеть. Я пошел за разрешением.
Командный пункт эскадрильи находился в полевой палатке, натянутой над котлованом, служившим укрытием на случай налёта авиации. Справа и слева от входа были оставлены земляные уступы выстланные постелями — командиру и мне для дневного отдыха. Выступ оставленный посередине, служил столом. На нем телефон. Телефонист сидел на двух патронных ящиках. В жару борта палатки поднимались, и она походила на большой зонт. Теперь вечерело, полотно было опущено.
Капитан Василий Васильевич Гугашин лежал на кровати и сочинял письмо домой. Он быстро договорился со штабом полка о моем вылете и напомнил:
— Только долго не крутись, темнота застанет.
В воздухе мотор работал чисто, никаких признаков неисправности. Солнце уже касалось горизонта и на землю ложилась ночь. Я хотел было идти на посадку, заметил впереди и выше себя белые, оранжевые и черные бутоны с разорванными краями. "Что за чудо?" — удивился я.
Мне никогда еще не приходилось видеть в небе такое художество. Я рассматривал его с острым любопытством... Да ведь это же бьет зенитная артиллерия! Я вспомнил пояснение Сергея Грицевца, вглядываясь в эти разрывы. Это приказ — наперехват самолетов противника! И приказ мне, потому что сейчас, наверное, в воздухе, кроме меня, никого. Но где враг?
Лохматых пятен на небе становилось все больше и больше. Некоторые из них начали расползаться и исчезать. Вдруг среди этих разрывов мелькнула серебристая точка. Японский самолет!
Позабыв обо всем на свете, я устремился за ним. Разведчик! Догнать и уничтожить! Обязательно уничтожить!
...Мотор давно работает на полную мощность. Ноги с силой уперлись в педали, как бы помогая самолету, и все мое тело подалось вперед. Однако сближение происходит слишком медленно. Наконец я оказался на одной высоте с разведчиком. Но расстояние между нами было по-прежнему велико. Отжимаю от себя ручку, чтобы увеличить скорость. Результата не достигаю: мой самолет проваливается, противник снова оказывается выше и даже дальше от меня, чем только что был. Нужно стрелять, решаю я,
То ли вспомнился совет боевых летчиков: "Прежде чем открыть огонь — оглянись!", то ли это был инстинкт самосохранения, но я обернулся. К счастью, противника в хвосте не было.
Разведчик делает крутой поворот вправо. Я за ним, резко срезая угол, чтобы догнать его. Крен слишком велик, мой самолет скользит и снова теряет высоту.
Почему разведчик, да еще с неубирающимися шасси, уходит от истребителя? Я нервничаю, спешу схватить его в прицел, но противник так далек от меня, что тонкие нити прицела почти закрывают его. Я торопливо нажимаю гашетки. Пушки и пулеметы молчат. "Раззява, — мысленно упрекаю себя, — позабыл подготовиться к стрельбе!"
Быстрое движение руки — оружие перезаряжено. Снова прицеливаюсь. Мои движения резки и суетливы. Разведчик не дается, выскальзывает из прицела, как ртутный шарик. Но вот он, вот он! Поймал! Длинный сноп красных и зеленых трассирующих пуль летит ему вдогонку, проходит ниже и пропадает. Я вижу это и немедленно беру поправку как раз такую, какую нужно по теории воздушной стрельбы, Вторая очередь, третья... Слышу бурление пушек и пулеметов. В кабине острый запах пороховой гари. Мои светящиеся трассы, кажется, пронзают врага. Об опасности, что сзади могут сбить, я уже не думаю. Все мысли, все действия только на уничтожение противника.
С нетерпением ожидаю падения разведчика. Сейчас, ну!.. А он, словно заговоренный от смерти, покачал крыльями и, подзадоривая меня, сделал горку, еще больше себя обезопасив,
Я не знал в тот момент, что этот японский самолет, недавно выпущенный, имел на Высоте большую скорость, чем "И-16". Мои 400 снарядов и 1500 патронов были израсходованы. Оружие замолчало. Я перезарядил его и в бессильном отчаянии нажал на спуск, уже не целясь. Сиротливая зеленая нитка протянулась вниз, в темноту.
Что такое? Внизу ничего не просматривалось. Слева чуть рдело небо и бледно мерцал горизонт. Впился глазами в остатки зари, будто в моей власти было ее задержать. Она быстро бледнела, растворялась, гасла. Подо мной сплошная тьма. В погоне за разведчиком на большой высоте, где еще светло, я не заметил, как на землю опустилась ночь.
Где я? Леденящий ужас резанул по сердцу. Почему-то прежде всего вспомнил Сергея Лазо, сожженного японцами в паровозной топке, потом летчика республиканской Испании Владимира Бочарова. Он вынужденно приземлился на вражеской территории. Фашисты жестоко его пытали, но не добились ни слова. После этого тело Бочарова разрезали на куски и сбросили в мешке на парашюте прямо на Мадрид.
Весь пыл бесплодной погони угас. Несколько секунд я летел в полной растерянности, ничего не предпринимая. Вихрь печальных мыслей сковал волю.
Прибор показывал 7600 метров высоты, но я не ощущал ни кислородного голодания, ни холода — страх японского плена заглушал все. Слова боевых инструкторов об осмотрительности наполнились новым, физически ощутимым смыслом.
Я силился припомнить, где летел. Ни время взлета, ни курса, каким сломя голову погнался за разведчиком, не запомнил. Да я об этом и не думал. Теперь я не могу определить, хотя бы приблизительно, свое местонахождение.
Кроме тьмы, укрывшей от меня землю, внизу ничего нельзя было обнаружить. При моем суетливом озирании по сторонам самолет часто накренялся то на одно крыло, то на другое, стрелка компаса разболталась, и я усомнился в правильности ее показаний.
— Паникуешь! — громко упрекнул я себя. — Компас врать не может: здесь никаких магнитных аномалий нет. — И уже в отчаянии закричал на себя: — Действуй по правилам, как учили!
Собственный крик и самовнушение подействовали. Засек по часам время. С большим трудом прекратил беспорядочное колебание компаса и отсчитал курс полета.
Растерянность, парализовавшая волю, под действием двух-трех маленьких, но осмысленных решений исчезла. Мысль заработала четче и ясней. Постарался восстановить схему полета. Припомнив, что помчался за разведчиком на зарю, а потом ринулся за ним вправо, я по карте приближенно взял направление на свой аэродром и стал снижаться.
Теперь жизнь действительно была поставлена на карту.
Время шло поразительно медленно. В кабине стало темно. Стрелки приборов и надписи без специальной подсветки различались плохо. Попытка включить освещение кабины не удалась: самолет не был подготовлен к ночным полетам.
2000 метров. Нигде ни огонька, словно подо мной и впереди все вымерло. Глаза жадно ищут хотя бы какой-нибудь маячок света — тщетно. Не за что даже зацепиться. Горизонт пропал, и определить свое положение в пространстве не по чему. Управлять самолетом в темноте стало трудно. От саднящего чувства одиночества, полной оторванности от мира нервно дрожат руки. Лететь по прямой мучительно. В стороне, мне кажется, непрерывно мерцают спасительные огоньки. Но это — самообман, какие-то вспышки галлюцинации. И все же то и дело ловлю себя на желании свернуть влево или вправо.
Во тьме все делается подозрительным, незнакомым. Даже и самолет вроде бы стал другим. В нем появилось какое-то странное своенравие: он будто стал непослушно-враждебным и упрямо несет к врагу.
Сомнение душит. Неуверенность и мнительность порождают безотчетный страх и суету, слепят глаза и сковывают ум. Хватаешься за первую подвернувшуюся догадку. Все что угодно — только бы не оказаться на вражеской территории. А самолет мчится. Я жду. Жду исхода. Сколько же можно ожидать? Надо куда-то отвернуться. А сознание, хотя и неуверенно, подсказывает: не надо. Не зря говорят, что и разуму иногда нужен усилитель. И я креплюсь.
Спасение — в спокойствии и выдержке.
Часы показали, что обратный полет продолжается пятнадцать минут. Всего пятнадцать. В этот момент мне стало ясно, каким будет финал: горючее кончится, мотор остановится и я провалюсь во тьму.
Продолжать полет с курсом, взятым мною, можно не более пяти минут. В противном случае я перемахну восточный выступ Монголии и окажусь в Маньчжурии. Надо садиться. Но как? Ночью я никогда этого не делал. Вместо посадки — удар о землю, и всему конец. И никто ничего не узнает обо мне. Комиссар пропал без вести. Пропал? Но меня ждут на аэродроме и наверняка пускают ракеты, чтобы привлечь мое внимание.
Стоп! Хватит мчаться в неизвестность! Надо встать в вираж и наблюдать, не появится ли спасительный маячок. Однако из опасения привлечь внимание японцев ракеты могут и не давать. Тогда, как только остановится мотор, прыгну на парашюте. Как сузился для меня мир!
О, счастье! Красные, белые и зеленые шарики слева прорезывали ночную мглу. Наши! Радость захлестнула меня. Как быстро меняются чувства в полете: то накал ненависти, доведенной до самозабвения, то страх, то беспредельная радость. Равнодушию ни на секунду нет места.
Внезапно ударила тишина. Она на миг оглушила и ослепила меня. Не пойму, что случилось. Но это только миг. Мотор остановился, но я дома. Радость снова захлестнула меня. Слышно, как бьется сердце. В небе спокойно сияют звезды. Почему я их раньше не видел?
Бесшумно, точно в какой-то безжизненной яме, теряю высоту. Сейчас должна быть земля. Гляжу вниз. Ничего не вижу. Может, выпрыгнуть? Но как оставить самолет? Его легкое посвистывание — как стон живого существа, жалобный голос о помощи. Будь что будет, попробую сесть.
Сел.

[vaniy]

Андрей , мы решили подстроится и сместили полет на Байкал на середину августа , что бы 19 быть Улан Уде . Включай в состав LA-8C -RS .

[Andrey Ivanov]

Андрей , мы решили подстроится и сместили полет на Байкал на середину августа , что бы 19 быть Улан Уде . Включай в состав LA-8C -RS .

УРА!!!! Спасибо Сергей Вячеславович!
Заявки на участие ВС и людей сможете заполнить?

Заявка на ВС
Заявка на члена экипажа

[Itdxer]

Други, подскажите где можно произвести замену масла W-100 на плече Челябинск-Ишим?

[Andrey Ivanov]

Северная часть Монголии - видео полёта




Видео захода на посадку в г.Чойбалсан

[Misha]

Други, подскажите где можно произвести замену масла W-100 на плече Челябинск-Ишим?

Думаю, в Калачево (Челябинск) - ЧелАвиа. Впрочем, лучше их самих спросить

[Itdxer]

Спасибо Миша

[Andrey Ivanov]

В рамках подготовки к перелёту в Монголию на Халхин-Гол информация по метеообстановке на озере Байкал.

Площадь Байкала сравнительно невелика, но значительная глубина и, следовательно, огромный объем воды делают озеро мощным климатообразующим фактором.

Озеро окружено горами, характерная особенность которых — наличие крупных межгорных котловин. К юго-западу от Байкала находится Тункинская котловина, к северо-востоку — Кичерская и Верхнеангарская, а восточнее озера, параллельно его северной части — Баргузинская; Все они не изолированы, воздушные массы над озером с той или иной степенью свободы сообщаются с воздушными массами в котловинах.

Котловина Байкала и межгорные котловины оказывают на климат противоположное воздействие. Байкал с его огромной температурной инерцией смягчает климат, делает зиму теплее, а лето прохладнее. В межгорных котловинах контрастность климата, наоборот, повышена (это называется котловинным эффектом): зимой здесь застаивается холодный воздух, а летом относительная изолированность способствует усиленному прогреванию. В результате на берегах озера зимой теплее, чем в окружающих горах и межгорных котловинах, а летом прохладнее. Особенно большой бывает разница температур осенью между еще не замерзшим озером (около нуля) и окружающими котловинами (минус 30—40 °С). В это время создается мощный перепад давления, и воздух с гор устремляется к озеру — это так называемый байкальский муссон. Ветры по отношению к котловине Байкала бывают продольные и поперечные. Продольные создают особенно большой разгон волн.

Рассмотрим основные ветры на Байкале по часовой стрелке — начиная с северного. Направления ветров указывать не будем — они видны на карте.

ветра на Байкале.jpg (36.7 КБ) 8040 просмотров

Север, сиверка — холодный ветер, осенью с ним связаны заморозки.

Ангара — ветер типа боры, дующий вдоль котловины озера из долины Верхней Ангары (не путать с Ангарой, вытекающей из Байкала!).

Баргузин — сток холодного воздуха с верховьев р. Баргузин, идет по Баргузинской котловине, имеет характер боры. В устье реки усиливается до бури, опасен для легких судов. В котловине озера ослабевает, становится устойчивым продольным ветром при ясной погоде. Скорость обычно менее 20 м/с, длится менее суток. На юге озера поднимает волну высотой более 4 м. Наблюдается с ноября в сочетании с ночным бризом.

Селенга — холодный ветер со стороны долины Селенги. Сильнее осенью, при увеличении разности температур суша—озеро.

Шелоник — сток воздуха с заснеженных вершин Хамар-Дабана. По мнению Э.М. Мурзаева, название этого ветра принесено в Сибирь, как и во многие другие районы России, новгородцами, потому что на озере Ильмень так называется юго-западный ветер, дующий по долине впадающей в озеро р. Шелонь.

Култук — сильный продольный ветер, постепенно меняющий направление, следуя изгибу котловины озера, от западного до северо-западного и южного. Начинается в долине
р. Иркут, но затем не идет по ней к Ангаре, а выходит по кратчайшему пути между Приморским хребтом и Хамар-Дабаном к Байкалу. Вызывает значительное волнение, мелкие суда вынуждены отстаиваться в укрытиях. Дует обычно осенью, сопровождается длительной непогодой с дождем. Название происходит от слова, означающего залив моря или озера, слепой конец залива (на Каспии был залив Култук, сейчас пересохший). Поселок Култук находится у крайнего западного конца Байкала.

Харахаиха (по-бурятски черный) — ветер из долины реки Голоустной. Усиливается в узких местах долины. Возникает при низком атмосферном давлении над озером, чаще осенью и зимой; летом и весной — более слабый и менее продолжительный ветер.

Сарма (от бурятского перекат) — шквалистый ветер типа боры. Он связан с долиной реки Сармы и ее устьем, но действие его распространяется и далее к северо-востоку, примерно до деревни Покойники. Охватывает главным образом участок озера, называемый Малым Морем — между северо-западным берегом и островом Ольхон. Дует иногда более суток, наблюдается до 70 дней в году, особенно часто поздней осенью, с октября до декабря. Возникает внезапно в ясный день; скорость возрастает скачками, ветер вырывается из горной долины, пересекающей Приморский хребет. Перед выходом к озеру долина Сармы образует сначала котловинное расширение, а потом сужение. Ветер усиливается в сужении и как бы поднимается на воздушной подушке, так что наибольшая скорость его, иногда до 40—50 м/с, наблюдается на высоте около 300 м над уровнем озера. Склоны гор у устья Сармы покрываются грядой слоисто-кучевых облаков, вытянутых в сторону озера примерно на 10 км; вершины облаков резко очерченные, а затем они как бы срываются с гор. Через Малое Море и Ольхонские ворота (пролив между юго-западной оконечностью озера и берегом) ветер обрушивается на Ольхон. Вся южная часть Малого Моря вспенивается, ветер гонит пенные буруны. При морозе скалы острова покрываются толстой коркой льда. Обычно ветер распространяется до 20 км от берега, дальше ослабевает, но иногда распространяется до восточного берега Байкала. Этот ветер иногда называют также подвой.

Кроме того, осенью, когда увеличивается контраст температур между сушей и озером, наблюдаются локальные шквалы, связанные с малыми циклоническими вихрями; такой шквал называется байкал.